Елена Верейская - Три девочки [История одной квартиры]

«Воды-то нет, тушить все равно невозможно», – подумала Наташа, наблюдая, как пламя лениво, как будто нехотя, выбивалось из окон четвертого и третьего этажей, и ветер уносил рваные клочья густого серого дыма. Черные от копоти дыры окон в верхних этажах даже не дымились; там все уже выгорело. Дом горел, видимо, уже не один день, и жильцы нижних этажей покинули его, оставив свои пожитки. И странно было видеть такие спокойные, мирные занавесочки на окнах первого и второго этажей.

– Проклятые! – снова прошептала Наташа и пошла дальше. Она шла и шла, не чувствуя ни усталости, ни голода. Впервые за много дней она была одна, – и все то, о чем некогда было подумать в суете и заботах каждого дня, сейчас целиком захватило ее мысли. Сначала она думала об отце… о Тотике… и чем могла бы она еще помочь маме: ведь мама уже еле держится на ногах, а работает и в госпитале и дома. И вдруг Наташа с поразительной яркостью почувствовала, что болит ее душа не только за маму и за Тотика, но и за жильцов горящего дома, и за Нину Смолину, с которой что-то случилось, за весь родной город, за всю родную страну…

– Проклятые! Проклятые!.. – Наташа вдруг остановилась – ей показалось, что она сейчас задохнется от боли, от гнева и ненависти – и присела на лавочку у подворотни.

– Устала, девочка? Довести тебя домой? – участливо спросила ее девушка в солдатской форме, останавливаясь перед ней.

Наташа вздрогнула, словно очнувшись от сна.

– Нет, спасибо, я дойду сама, – пробормотала она, вставая.

Они пошли рядом и разговорились. Наташа рассказала девушке-бойцу, куда и зачем она идет.

– Какие вы все молодцы! – заговорила девушка. – Я вот второй день с фронта, завтра еду обратно. Не повидала бы своими глазами, не поверила бы. Как только держатся, и не поймешь… Ну, кабы там один, два – три героя! А то весь город!.. А я, понимаешь ли, вчера пошла отца навестить, старик он у меня, уж на покое жил. «Нету дома, – говорят, – на работе». Пошла искать его на свой завод. Нашла. А цех-то, понимаешь, разрушен весь, бомба попала. Одни стены, – крышу снесло. А работа вовсю идет. На морозе! Прямо на полу костер разложили, – подбегут; руки погреют да снова к станку. А один – ноги его, понимаешь ли, не держат – так к столбу веревкой привязался и работает. Вот честное слово! Ну разве такой народ сдастся?

– Никогда! – прошептала Наташа.

Они вместе завернули за угол. Прямо посреди переулка, разбросав руки и закинув назад голову, лежал молодой парень в ватнике. Приоткрытые глаза неподвижно смотрели в туманное небо; бескровные губы были плотно сжаты. Наташа невольно остановилась. Девушка подошла ближе и наклонилась над ним.

– Этому уже не поможешь, – тихо сказала она. – На работу, видно, шел… Эх, уж которого вижу вот так, прямо на улице!..

До следующего перекрестка они дошли в глубоком молчании.

– Мне направо, – сказала Наташа.

– А мне прямо. Ну, прощай. Спасибо за компанию. – И девушка протянула Наташе руку. Наташа крепко пожала ее.

– Постой-ка! – Девушка, не выпуская Наташиной руки, полезла в карман шинели и достала кусок хлеба. – На!

– Что вы? Зачем это? Я не возьму. – Наташа решительно качнула головой.

– Бери, говорят. У меня еще есть. А тебе еще обратно сколько идти. Сомлеешь, не дойдешь. Как тот… Бери, не обижай меня…

Наташа взглянула в глаза девушки и поняла, что не взять нельзя.

Они разошлись в разные стороны.

Хлеб был помятый, но до чего же он был вкусный! Наташа доела его, стоя на месте, и пошла дальше.

Однако как пострадал этот прифронтовой район! Все чаще попадались разрушенные и полуразрушенные дома. Уцелевшие почти все стояли без стекол. Наташа без труда нашла нужный ей дом и вошла в подъезд, но тут ей сразу пришлось посторониться и прижаться к стене: навстречу выносили кого-то на носилках. Наташа заглянула в лицо той, которая лежала на них, до подбородка закрытая одеялом, – и так и ахнула.

– Нина Смолина! – воскликнула она.

– Да… Я… – Нина повернула голову на подушке и взглянула на Наташу. Лицо ее было совсем серое, губы побелели, но глаза с чуть припухшими веками глядели сознательно и живо.

– А я к вам, – заговорила Наташа, идя рядом с носилками. – Что с вами?

– Ничего… Просто ослабела… В стационар несут… А ты, девочка, откуда?

– Из райкома комсомола. Прислали узнать, что с вами.

– Из райкома?! Постойте, не несите! – Нина приподняла голову, но сразу снова уронила ее. Две немолодые женщины, несшие носилки, поставили их на снег и с облегчением передохнули.

От Нины, а еще больше от женщин она узнала, что Нина, придя к отцу на рассвете после той ночи, когда она откопала Люсю, застала его в очень тяжелом состоянии. Она не отходила от него весь день и всю следующую ночь. Рано утром он скончался, и она, поручив соседям похоронить, сразу же пошла на работу, но полчаса спустя соседка нашла ее на лестнице без сознания.

– Насилу в себя привели. Сегодня приходил доктор. «Несите, – говорит, – в стационар; дома, – говорит, – не поправится. Больно истощена». Вот и несем, – рассказала одна из соседок.

– Ты им скажи, – волнуясь, напутствовала Нина Наташу. – Мне некого было послать известить. Скажи, я скоро, очень скоро поправлюсь. И сразу прибегу. Все, все, что доктор велит, буду делать, лишь бы на ноги встать. Я совсем ничего. Только ноги точно из ваты. Падаю. Скажи, я скоро!

Несколько минут спустя Наташа шла обратно. Только сейчас она поняла до какой степени боялась, что придется сообщить комсомолкам самое страшное. И вот такая хорошая встреча с девушкой-бойцом, и этот от всей души подаренный кусок хлеба, который так поддержал ее силы. И Нину перехватила по дороге, – опоздай на минутку, не повидала бы. Теперь вот только бы узнать, что с Верой Петровной все благополучно, и она пойдет домой совсем радостная.

Наташа быстро свернула за хорошо знакомый угол, да так и обмерла. Дом, в котором раньше жила Вера Петровна, стоял обнаженный. Отвалилась вся передняя стена, и груда кирпича, покрытая снегом, высокой горой лежала на мостовой. Наташа увидела в каждом этаже ровные ряды пестрых комнат. Во многих уцелела мебель. Все было покрыто толстым слоем снега. Еле дыша она пробегала глазами комнаты третьего этажа. Вот эта милая уютная комнатка, где она провела столько хороших часов. На массивной дубовой раме большой картины – снег. А вон, над письменным столом, в узенькой рамке группа их класса. Там Наташа сидит рядом с Верой Петровной… Разглядеть группу на таком расстоянии невозможно, но она и так знает ее! Все, все на прежних местах. Но где же сама хозяйка? Наташа беспомощно огляделась вокруг. Улица как вымерла, ни души. Только через несколько домов, у ворот полуразрушенного дома, сидела старушка. Наташа подошла к ней с расспросами, но старушка ничего не могла сказать.

– Кто ж их знает? Которые уехали, а которые погибли, а которые в другие дома перехали. Разве теперь кого найдешь?

– А где же узнать? – в отчаянии крикнула Наташа.

– А нигде и не узнаешь, – спокойно возразила старушка. – Кончится война, тогда и будем искать.

Наташа звонила и стучала в двери всех соседних домов, где были хоть какие-нибудь признаки жилья, но никто ничего не мог сказать ей о Вере Петровне; и она тихо побрела обратно, вдруг сразу почувствовав страшную усталость. Она шла долго, долго; ей казалось, что дороге не будет конца.

«Сомлеешь, не дойдешь – как тот…» – вспомнились ей слова девушки-бойца. А ведь и правда, если бы не этот кусок хлеба… Наташа содрогнулась и, вся внутренне подобравшись, пошла бодрее.

До райкома она добралась уже в сумерки. Ни одной из тех девушек там не было. Но дежурная все знала и ждала ее с нетерпением. Наташа, еле ворочая языком, передала все, что просила Нина, и медленно побрела домой. Ей казалось, – вот-вот она упадет. Отворить дверь ключом уже не было сил. Она позвонила.

– Наконец-то! – Катя схватила ее за плечи. – А я тут чуть с ума не сошла. Отчего ты так долго?

– Дай поесть, и я лягу, – прошептала Наташа и совсем тихо прибавила: – И пока не спрашивай ни о чем.

Технического желатина, добытого доктором, хватило дней на десять. Каждый день наваривали полную миску плотного сероватого желе, сдобренного лавровым листом и перцем. Софья Михайловна нашла в груде вещей, вынутых из сожженного буфета, целый пук сухой травки – зубровки, на которой когда-то настаивали водку. Попробовали прибавить и ее, – желе вышло зеленоватое и ароматное. И был найден еще «клад». Как-то, распиливая на дрова что-то из мебели, Наташа слегка порезала палец и пошла в свою комнату поискать в шкафчике-аптечке йод. Оттуда она прибежала с радостным криком:

– Мама! Мама! Смотри, что я нашла. Это – Тотику!

В руке она держала плотно закупоренную стограммовую бутылочку с надписью «Рыбий жир».

Но кончился технический желатин, Тотик допил последнюю ложку рыбьего жира…